Искусство
24.10.2013 04:16
Его охватывает всеподавляющее горестное чувство, что он здесь чужой, что он самое несчастное существо в мире, что он иностранец. Холодное голубое небо Парижа, вдалеке устремленный вверх шпиль Эйфелевой башни, книжные завалы на набережной, ажурные тени каштановых крон на чистой, залитой солнцем улице, — к чему вся эта красота? Он — не Бодлер, страстно желающий оказаться „где-нибудь за пределами этого мира”. Он страстно хочет быть именно в этом мире, в мире, который он знает лучше всего, в мире — не таком прекрасном, как этот, может быть, слегка сентиментальном и чуточку вульгарном, но именно поэтому своем. Свой дом, родина.Но ностальгия — не роковая болезнь, и в нашем случае она длится недолго. В одно мгновение сочувствующий оркестр стремительно „посылает” на помощь другую тему, которую вводят две трубы. Должно быть, наш герой встречает соотечественника, так как эта последняя тема представляет собой шумный, веселый, уверенный в себе чарльстон, в жилах которого нет ни капли французской крови.На какое-то время Париж исчезает; а оркестр звучит говорливо и с удовольствием, отпуская остроты и шуточки и некоторое время демонстрируя нам, что где бы ни встретились два американца, это всегда великолепно. Вскоре после этого является „Тема Прогулки N 2”, которую с энтузиазмом подхватывает „Тема № 3”. В конце концов Париж — не такое уж плохое место: между прочим, это просто великолепное место! Прекрасная погода, никаких дел до завтра. Снова возвращается тоска, но успокоенная „Второй Темой Прогулки”, — это скорее счастливое воспоминание, чем приступ ностальгии, — и оркестр бурным финалом решает кутить всю ночь. Как было бы здорово оказаться сейчас дома, но пока— это Париж!

Согласно музыкальному справочнику Тейлора симфоническая поэма строится на нескольких основных темах: некоторые из них являются эпизодическими, проходящими, другие всесторонне разрабатываются. Эти темы экспонируются, развиваются, видоизменяются и затем, переплавленные, возвращаются в симфонизированной манере; для ее формы характерна присущая рапсодии свобода.